летописец " Hunting words I sit all night."
Легенды предупреждают нас о дикой охоте, о духах в штормовом небе и осенних призраках, жадных до крови и людской жизни. Присказками и поговорками вплетаются в сознание невидимые крючки, которые дёргают назад, стоит зайти слишком далеко в темноту: бойся ночи! шепчет один страх, возьмись за крест! напоминает второй. Люди, давным-давно покорившие железо и осветившие полярный мрак, потеснили народец холмов и лесов, а бродяги и странники на вьюжных скакунах десятой дорогой обходят шумные мегаполисы. Но древние суеверия живучи, и память крепко держится за бабушкины истории.
Существуют вещи страшнее голодной своры, проносящейся под окном, но о них не говорят. У них нет имени, не записана сказка и не придумано оружия, чтобы сломить их волю. Они видят сквозь сплошную стену дождя, снег, мглу и непроглядную темноту, они чуют кровавый след за мили и слышат пульс сквозь камень и дерево. Их не отпугнёшь огненным кругом или символом веры – хотя когда-то были времена, и церковь ещё не отреклась от них. Впрочем, они убивали равно и своих, и чужих, и в конце концов храм отказался от них, как раньше отреклись остальные.
Есть дикая охота, ночь Самайна, когда зажженные свечи манят нечисть заглянуть в мир людей, а человеку дозволено посмотреть за грань теней. Но есть день, не отмеченный в песнях, когда выходят на охоту они, и мчатся по следу. Они проходят сквозь любые границы, и единственная кара преступившему закон – смерть. И они не ждут вечернего полумрака, а действуют при свете солнца; они знают, что всё несовершенно, что споткнувшийся – уже пал, и чужая кровь грохочет в висках так, что её слышишь сквозь время и пространство, чужая мысль ввинчивается в сознание, и мир разворачивается в ладонях как распускающийся цветок. Здесь и сейчас, шепчет чутьё, и неудержимая смерть срывается в полёт, летит сквозь саму ткань реальности, скальпелем срезая дрогнувшую нить.
Равновесие между бездной и твердью хрупко; из пустоты поднимается шелест и шёпот, могильный холод, дым и туман. Пропасть расползается там, где мало мира – колодцами мрака и чёрными провалами. Говорят, что на каждого, кто ходит по этой земле, где-то прячется его собственный омут. Шагнёшь не туда и почва посыплется под ногами, поедет сколькая галька, и бесконечность поманит к себе. Хорошо, если чья-то рука вовремя схватит за плечо и вытащит на свет, а если и звать некого?.. из тех, кто упал, некоторые возвращаются. Не в человеческий мир, его они видят теперь только в самайновскую ночь – но в мглистые грёзы древней цивилизации.
Да, упавшие и неспасённые станут нечистью сами, росчерком вечности на сером небе. Но они, о ком не написано легенд, и есть бездна. Между миром хищных призраков и вечной зелени холмов и землёй есть граница, и эта линия – они. Весы в руках правосудия и меч, но более всего они – повязка на невидящих глазах судьбы. Неизвестно, за что они карают и в чём их закон, и как они выбирают жертву. Они были людьми, и когда-то, быть может, станут ими снова, но сейчас и здесь они – пойманный в сталь солнечный свет, неотвратимость гибели.
Они, неведомый суд, стоят у истоков империи, которую уже успели забыть. Но раз в год, когда солнце стоит высоко, а воздух чист, они из разных уголков земли поднимаются, чтобы почтить порядок. Отомкните замки, им не преграда двери и ворота – идёт Суд, который не заключить в слова! О них не споют и не расскажут, потому что их оружие – молчание. Они знают цель и средство так, как стрелка компаса знает север, как звёзды знают свой танец в пустоте.
Иди, но не преступай черты, а то они придут за тобой.
Существуют вещи страшнее голодной своры, проносящейся под окном, но о них не говорят. У них нет имени, не записана сказка и не придумано оружия, чтобы сломить их волю. Они видят сквозь сплошную стену дождя, снег, мглу и непроглядную темноту, они чуют кровавый след за мили и слышат пульс сквозь камень и дерево. Их не отпугнёшь огненным кругом или символом веры – хотя когда-то были времена, и церковь ещё не отреклась от них. Впрочем, они убивали равно и своих, и чужих, и в конце концов храм отказался от них, как раньше отреклись остальные.
Есть дикая охота, ночь Самайна, когда зажженные свечи манят нечисть заглянуть в мир людей, а человеку дозволено посмотреть за грань теней. Но есть день, не отмеченный в песнях, когда выходят на охоту они, и мчатся по следу. Они проходят сквозь любые границы, и единственная кара преступившему закон – смерть. И они не ждут вечернего полумрака, а действуют при свете солнца; они знают, что всё несовершенно, что споткнувшийся – уже пал, и чужая кровь грохочет в висках так, что её слышишь сквозь время и пространство, чужая мысль ввинчивается в сознание, и мир разворачивается в ладонях как распускающийся цветок. Здесь и сейчас, шепчет чутьё, и неудержимая смерть срывается в полёт, летит сквозь саму ткань реальности, скальпелем срезая дрогнувшую нить.
Равновесие между бездной и твердью хрупко; из пустоты поднимается шелест и шёпот, могильный холод, дым и туман. Пропасть расползается там, где мало мира – колодцами мрака и чёрными провалами. Говорят, что на каждого, кто ходит по этой земле, где-то прячется его собственный омут. Шагнёшь не туда и почва посыплется под ногами, поедет сколькая галька, и бесконечность поманит к себе. Хорошо, если чья-то рука вовремя схватит за плечо и вытащит на свет, а если и звать некого?.. из тех, кто упал, некоторые возвращаются. Не в человеческий мир, его они видят теперь только в самайновскую ночь – но в мглистые грёзы древней цивилизации.
Да, упавшие и неспасённые станут нечистью сами, росчерком вечности на сером небе. Но они, о ком не написано легенд, и есть бездна. Между миром хищных призраков и вечной зелени холмов и землёй есть граница, и эта линия – они. Весы в руках правосудия и меч, но более всего они – повязка на невидящих глазах судьбы. Неизвестно, за что они карают и в чём их закон, и как они выбирают жертву. Они были людьми, и когда-то, быть может, станут ими снова, но сейчас и здесь они – пойманный в сталь солнечный свет, неотвратимость гибели.
Они, неведомый суд, стоят у истоков империи, которую уже успели забыть. Но раз в год, когда солнце стоит высоко, а воздух чист, они из разных уголков земли поднимаются, чтобы почтить порядок. Отомкните замки, им не преграда двери и ворота – идёт Суд, который не заключить в слова! О них не споют и не расскажут, потому что их оружие – молчание. Они знают цель и средство так, как стрелка компаса знает север, как звёзды знают свой танец в пустоте.
Иди, но не преступай черты, а то они придут за тобой.
Le maniaque de fraise, они в основном днём приходят) так что не надо бояться. Спасибо)
Что-то давно знакомое, истинное проглядывает из-за строчек... Спасибо.
А вот этот - понравился отдельно. Просто потому, что образ очень уж близкий.
И здорово, что текст кажется близким: с именно этим образом сложно что-то проассоциировать, по-моему)
Мне кажется, Суд о чём-то ещё, что равно захватывает и мир людей, и нечисть.
Какое-то совсем базовое равновесие? Что-то раньше и глубже границ между мирами?
А может быть... равновесие, но явно не между силами - их слишком много, чтобы за это нарушение карать. Причем так, что что споткнувшийся – уже пал Я уже на равновесие по крови подумал ,но это тоже вряд ли.
Суд не признаёт полутонов: оступившийся на шаг уже в пропасти. Важен факт преступления, а не масштаб.
Хм... я тогда даже не знаю, какое преступление может стоить такой кары. И кто эти судьи?..
К сожалению, я уже не помню, что думала во время текста, и сейчас не знаю. Может быть, это связано с самим Судом, и преступление - как раз в знании о его сути.
А у меня только визуальные образы сложились, к сожалению...
Конечно, такое решение для кого-то лучшее, но интересно, можно ли по-настоящему вернуться с другой стороны?