Этот рассказ появился сам собой, и я не смогла его даже отредактировать: написалось, как чувствуется, сумбурно и спутанно. И ясно, что никуда он не войдёт, ни в циклы, ни в сказки, ни тем более в Тету, но всё равно - а выбросить не могу.Раз:С первого взгляда что-то древнее, какой-то инстинкт глубоко внутри шевельнулся и узнал хищника. Убийцу. Внешне… внешне же ничего не случилось. Зверь спал под его обликом, скрытый мягкими манерами и тихим голосом. Это оказалось хрупкое, лёгкое создание: вздёрнутый подбородок, бледное лицо. Образ без пола, возраста и красок. Пепельно-русые волосы, прямые, практично остриженные до плеч, слабо блестели под лампами. Глаза… ничего демонического: ни алого проблеска, ни кошачьего зрачка, ни даже скрытой жестокости. Спокойные, широко раскрытые, с лёгким интересом осматривающие мир.
Чудовище это, маскирующееся под человека, одето было как-то невразумительно и легкомысленно: болтающиеся джинсы и тоненький светло-зелёный плащик, из под которого выглядывали длинные рукава свитера, до костяшек почти закрывая руки. Ничего особенного.
…Двигается плавно, бесшумно, сохраняя почти потусторонне безмятежное выражение лица. Холод прошёлся по спине, когда этот взгляд коснулся меня. И потом эта тварь деликатно улыбнулась уголком бледных губ, будто стесняясь, и мягко поднялась. И… заговорила.
Словно костяные крылья развернулись за спиной твари. И глаза полыхнули – не яростью, не гневом, не даже холодным азартом перед битвой. Абсолютное счастье. Строит чары одними словами – глуховатый тихий голос, лёгкий акцент, слова перекатываются, поднимаются и захлёстывают шею. Не вдохнёшь. И над болью – спокойный светло-серый взгляд.
читать дальше
Два:
Красные волосы, прямые кровавые пряди, неровно стриженные. Тонкие жёсткие губы в уголках очерчены лёгкими тенями: не морщинки ещё, так, предвестники. То же между бровей, короткий штрих через переносицу. Белое совершенно лицо было неподвижно, резкие черты застыли. Но глаза, узковатые, непримиримые, изжелта-серые, горят яростно, беспощадно. Взгляд, ледяной, напряжённый, упирался между лопаток: как на прицеле. Почти слышится звон натянутой тетивы, щелчок арбалета… Бросится, вцепится в горло и не помедлит.
Одна рука лежит на столе: запястье скрыто чёрным рукавом, узкая кисть, сбитые костяшки, край кожаного браслета. Холодом вдоль хребта – охотник. Я прохожу мимо, совсем близко. Лёгкие обжигает: запах железа мешается с ладаном и можжевельником. Голова кружится. Пора начинать.
Лицо, мертвенно-бледное в свете ламп, не изменилось, но глаза расширились, показывая тонкую золотую линию вдоль радужки. Чувствует чары? Так рано? Бледные жёсткие пальцы дрогнули, и я почти вижу, как другая рука тянется за арбалетом. Не успеет. Говорят, что словом можно убить. И моё слово быстрее стрелы.
Запах ладана и можжевельника.
Со стороны:
Они, конечно, ничего не сказали. Была короткая и яростная битва, пара оскорблений. Ничего странного. Тварь ушла. Охотник выслеживал её, разумеется. Тварь убивала. Когда они встретились снова, над затопленным Моррил-Сити, был апрель. И они уже не были врагами.
- Ты знаешь, я…
- Ты помнишь?..
Стоп.
Ничего из этого не произошло на самом деле. Просто через несколько лет какой-то неизвестный историк нашёл в архивах короткую запись, поразившую его в самое сердце. И, давясь чужими словами, сухими, горькими, жгучими, ночь напролёт просидел под умирающей лампой, записывая то смутное, что стояло перед глазами.
Потом сводило судорогой усталые пальцы, и спину не разогнуть было. Он спрятал, смущаясь своего порыва, написанное. Но уничтожить не мог – чувствовал, что этого просто не выдержать, невозможно, и поэтому страницы нашли.
- Так и было? Вот прямо так и случилось?
(пряча глаза, почти с дрожью. И он вдруг осознал, что смысл висит на волоске, раскачиваясь над пропастью, и его ответ – черта).
- Я пишу легенду, а не историю, - ответил он глухо, и подумал привычно в сотый раз: «Какой же, в общем, я дурак».
Позже, стыдясь непонятно чего, взвешивал в руке арбалет. Непривычно…