Бывает так, что живёшь себе как в тумане - усталость незаметная, ранние подъёмы (для хронической-то совы! до полудня ходишь в трансе, пьёшь кофе осторожно, "до шести кружек в день"), бумажки какие-то на работе, а потом дома отдыхаешь как умеешь. Чай и книжки. И всё хорошо, конечно: на кофеине, на буковках этих бесконечных по ту сторону экрана, на страницах, под пальцами на клавиатуре.
А потом вдруг как просыпаешься, и какая-нибудь там яркая картинка жизни - как кадр цветной - бьёт по голове, и удивляешься: я-то живу! Мир вокруг! И изумление каждый раз. У меня такое озарение случилось, когда я возвращалась в Сиэтл. Оборачиваюсь и вижу: чуть ли не вровень с навесной дорогой-хайвэем опускается самолёт (громадный, а на фоне высоченного синего неба - кажется, ладонью закроешь), с другой стороны зелень, и ярко-красный винтажный автомобиль по другой полосе мчится. За поворотом - знакомый силуэт Сиэтловских небоскрёбов в дымке. Жара... как-то вдруг понимаешь, что это у тебя работа, намертво зашторенное окно и зимний лес на экране, а у кого-то лето. Середина лета.
***
Ещё завернула в Старбакс, и пока жду кофе, ушла к стойке с чашками. К чашкам у меня трепетное отношение: люблю их нежно, и, покупая, каждой отвожу своё место: одна для какао, другая для чёрного чая, третья для глинтвейна. И так далее. И вот одна чашка нашлась, обычная, круглая, с простеньким узором из насечённых косых линий. Но её цвет меня заворожил буквально. Я её вертела в руках, рассматривала на свету. Такой холодный оттенок коричневого мне безумно нравится, и по непонятной причине встретить его очень трудно. Это не густой и горячий цвет топлёного шоколада, не кофейный, не суховато-коричный, не золотистый каштан. Наоборот, то был холодный такой, отчётливо зимний и элегантный коричневый, без малейшей примеси красного, золотого и оранжевого. Присутствовал в нём пепельно-серебристый отблеск, и если повернуть чашку на свет, на поверхности проявлялись то ли стальные блики, то ли бархатная седина.
Чашка с характером. Надо подумать, приживётся ли она у меня.